Исповедь человека без определенного места жительства
Виктор Козин
Я с махровым рассветом как с другом на «ты»
Я не прячусь под маской бессониц.
Сны расплещутся с бликом последней звезды,
Но при этом чиста моя совесть.
Ранним пением я наслаждаться привык
В голубой до бескрайности выси
Как приятен на слух этот птичий язык
Под шумок потревоженных листьев.
Тишина в легкой дымке, замедлился шаг,
А в груди суета и постылость.
Не на месте зачем-то сегодня душа,
Видно Господу впала в немилость.
Может просто нескладных сомнений печать
От припадка разнузданных сплетниц,
А поди-ка, попробуй ее разгадать,
Что возьмешь с новоявленных грешниц.
Но напрасен на душу греховный поклеп,
А смиренность сродни покаянью.
То ли день сумасбродный, сегодня, не тот,
То ли снов неуемных терзанье.
От холодной росы меня кинуло в дрожь,
Еще больше от дикой картины
Там, на мусорной свалке, обезумивший бомж
Отбивался от пса хворостиной.
Медно-рыжая помесь немецких кровей,
Отощавшая в сварах и драках,
Красным лайком сдиравшая мясо с костей,
С тех, кто ходит в последних рубахах.
На зубах вязкий скрежет, а в пасти песок.
Кто сильней в жутко пахнущей жиже?
Пес, бесспорно, по праву защищал свой кусок,
Человек, для того, чтобы выжить.
Я стоял на распутье, как пуганный зверь
Мне б убраться к чертям восвояси.
Сырость, крысы, и тьма, да подвальная дверь
Не гроша и не жизни в запасе.
И булыжник, поросший нечесаным мхом
Отрезвил беспризорную суку.
Человек зарыдал и бледнея лицом,
Протянул мне костистую руку:
«да храни тебя Бог, в ноги низкий поклон –
Это все, что в кармане имею я.
Как зеницу берег я последний патрон,
Чтоб уйти от обид и неверия.
Но как видно, проститься с собой не судьба,
Сколько мне еще жизни отмерено.
До порядковых цифр сия голытьба
Будет бить, как сивого мерина.
Но отныне я счастлив и боли от ран
Не сравнится с тем, что мне явилось.
Значит, не все очерствели к паршивым бомжам
И не все шакальем уродились.
Не спокон же веков я в дерьме прозябал,
И студеный ветер хлестал мне щетину,
Был и я разворотлив, строптив, да удал
И нужда не сгибала мне спину.
Ну, а в жизни, браток, много всяких прорех,
Вкус баланды мне горек поныне.
То за этих сегодня, а завтра за тех,
То стою, как дурак, посредине.
Десять лет я отплевывал карьерную пыль,
Десять лет начинал жить сначала.
Вспоминал как у плеса степная ковыль
Без священника нас обвенчала.
Да, любил, и наверно люблю посейчас
Да, хранил, и храню по-сегодня
Знаю, не было пары счастливее нас,
Но остался лишь снег прошлогодний.
Пусть везет ей по жизни и Бог ей судья
Десять лет – длинный срок для разлуки.
Виноват в том, однако, не она и не я
Только были бы счастливы внуки.
Ну а мне суждено волочить свой удел
Мастью треф от давнишней гадалки.
За нее, истоптавших делян, не жалел,
Но обман не простить из под палки.
Жаль детишек, росли при живом-то отце,
Как растет лебеда при дороге.
Я для них в нарицательном третьем лице
И в таком неживом среднем роде.
А потом за хмельным беловежским столом
Под горилку и русские маты
Разменяли «могучий» двуглавым орлом
И всем скопом пошли в демократы.
Сколько сломанных судеб и сломанных лет
Полегло в беспредел и безвластье
Вот и я оказался с судьбой тет-а-тет
Заклейменный трефовою мастью.
А затем, чтобы жить в одичавшей стране
Спрос так мал, в этом суть и разгадка.
Полижи голый зад, да почавкай в дерьме,
Только пошло все это и гадко.
Не хватило мне сил против воли своей
Пригубить подхолуйную чашу.
Нет уж, лучше спиной под полозья плетей,
Чем носить господам их парашу.
А еще по секрету, как брату, тебе
Сокровенную тайну поведаю
Одарил меня май поворотом в судьбе,
Им живу и ему только предан я.
Во мне снова проснулся забытый отец,
Поутихла вдруг злая судьбина
Приблудился ко мне беспризорный малец,
Я люблю его больше, чем сына.
Мы с ним разделили одежду и кров,
И судьбу на две равные доли,
А он по ночам просыпался от снов
И стонал от своей тяжкой доли.
И уже засыпая на моей впалой груди
Бормотал мне сквозь дрему нескладно:
«ты, дяденька, завтра к бомжам не ходи
И водку не пей с ними, ладно.»
По небритой щеке жгучей капли росы
Пролегла безразмерная жалость
Я стеснялся своей виноватой слезы
И он тоже, как мне показалось.
И пусть за щеколдой жирует подлец,
Пусть целует спасительный крестик,
Но я твердо уверен, что мой сорванец
Хоть и вшив, но по своему честен.
А года белым пухом укрыли виски.
Нам не жить с ним теперь друг без друга.
Вот тогда и за всех поживем по-людски,
Только б вырваться с чертого круга.»
Помолчали. Он как-то ссутулился, сник,
Шаря взглядом огрызок ладони
И пошел через лужи босой, напрямик
И мне жаль его стало до боли.
Посмотрел ему вслед и как вроде внутри
Есть душа, да вот крылья сломались.
Не совру, я хотел его снова найти,
Только больше мы с ним не встречались…
* * *
А когда бабьим летом желтеющий лес
Золотит щедрой россыпью руку,
Две могучих спины из бойцов МЧС
Волокли из раскрытого люка
Посиневшее тело и вздутый живот,
Ясный полдень и смрад мертвечины.
Собирался в толпу любопытный народ,
А в тени недоспелой рябины
Тихо плакал малец, и вдруг сорвался на крик,
То был крик уходящего лета.
Подождал, когда тело швырнут в грузовик
И побрел по всему белу-свету.
прочтений: 9
раздел: гражданская лирика
дата публикации: Feb 24, 2010
написать комментарий
сообщить о спаме
|
Ещё стихи
|